ПолитНаука - политология в России и мире ПолитНаука - политология в России и мире
ПолитСообщество
ПолитЮмор
ПолитСсылки
ПолитПочта
Персоналии
Подписка


Владислав Иноземцев, Екатерина Кузнецова

Дилеммы европейской интеграции

Идеи объединения Европы уходят своими корнями в глубокое прошлое; современные же интеграционные тенденции берут начало в событиях первых послевоенных лет, и становление единой Европы безусловно является наиболее масштабным социальным процессом второй половины ХХ века. Исследованию его истории, выявлению его закономерностей и оценке возможных последствий посвящены сотни научных работ, однако эти темы остаются по-прежнему актуальными, так как и сегодня вряд ли можно утверждать, что противоречия, на всех этапах сопровождавшие развитие Европейского Союза, преодолены, а трудности, встречавшиеся на его пути, остались лишь в воспоминаниях историков. Напротив, с каждым новым шагом вперед процесс интеграции становится все более комплексным и сложным, что порождает дилеммы, решению которых не может помочь опыт других стран и народов, поскольку история не знает прецедентов постановки подобных задач.

В начале XXI века Европа, выступающая в качестве прочного союза свободных и демократических государств, имеет фактически единую экономику; будучи крупнейшей зоной свободной торговли и основным инвестиционным центром современного мира, являясь образцом сбалансированной социальной политики, она играет непереоценимую роль в международных отношениях; порождаемые ею новые ценности и смыслы способны, как представляется, изменить облик цивилизации. Успехи объединяющейся Европы дают веские основания полагать, что в новом столетии страны Старого Света имеют все шансы оказаться лидерами мирового экономического и социального прогресса. Однако, в разные периоды развитие европейского интеграционного процесса шло разными темпами и обусловливалось различными обстоятельствами; нередко интеграция быстрее достигалась в тех сферах, где отказ от прежних форм национального суверенитета происходил достаточно безболезненно, и, напротив, запаздывала там, где такой отказ был сопряжен с теми или иными трудностями. Между тем в последние годы на пути развития интеграционных процессов в Европе возникли совершенно новые дилеммы; принятые европейскими лидерами в конце 80-х и начале 90-х годов решения, целью которых, несомненно, было укрепление экономического и политического единства европейских стран на, если так можно выразиться, социокультурном или даже эмоциональном уровне, создали ситуацию, в которой с невиданной ранее четкостью прояснились уникальные особенности Европейского Союза и обозначились серьезнейшие вопросы, с которыми его лидеры никогда прежде не сталкивались.

Логика европейской интеграции

На протяжении столетий мечты о европейском единстве вынашивались как политиками, так и философами; одни видели путь к объединению пролегающим через поля сражений и битв, другие считали его естественным следствием религиозной и культурной близости народов Европы. Сколь бы различными ни казались эти подходы, они в значительной мере поддерживали друг друга, ибо первый порождал империи, объединявшие различные народы, - от державы Карла Великого и Священной Римской империи до Французской империи времен Наполеона и режима австрийских Габсбургов, тогда как второй укреплял единство веры европейцев и родство их культурных корней - то, что при логическом завершении способно было сделать Европу единой общностью, отличной от всех, какие только знало человечество.

История ХХ века, на протяжении которого европейская интеграция стала реальностью, высветила два фундаментальных отличия развернувшихся в Европе процессов объединения от прежних представлений о их возможном характере. Постепенно стало очевидным, что европейские страны, имеющие долгую историю национальной государственности, не склонны к федеративному устройству континента, о котором говорили многие гуманисты прошлого - от доминиканского монаха Пьера Дюбуа в XIV столетии до Пьера-Жозефа Прудона в XIX-м (1), - как не спешат они и отказываться от своих национальных особенностей ради превращения в единую общность, о чем много говорили в начале ХХ века (2) . Именно поэтому важнейшие вехи раннего периода интеграции - от не оставившего заметных следов Европейского торгового и таможенного союза 1926 года до Европейского объединения угля и стали 1951 года и Европейского экономического сообщества 1957 года - относятся к экономической сфере, тогда как в политической области даже в самые драматичные моменты не удавалось достичь впечатляющего прорыва (достаточно вспомнить отказ французской Национальной ассамблеи ратифицировать договор о создании European Defence Community в 1954 году) (3). Таким образом, хозяйственная интеграция на протяжении ряда послевоенных десятилетий определяла все развитие общеевропейского проекта.

Закономерности, выявившиеся уже на первых этапах европейской интеграции, представляются нам чрезвычайно важными, так как именно они могут дать ключ к пониманию того, с какими трудностями этот процесс сталкивается сегодня и какие проблемы могут оказаться наиболее сложными в ближайшем будущем. Однако, прежде чем обратиться к этим закономерностям, следует возможно более четко определить фундаментальную основу, причины, движущие силы и характер процесса европейской интеграции в 50-80-е годы.

Фундаментальной основой европейской интеграции, несомненно, были и остаются социокультурная близость европейских народов и общность их исторических судеб. Со времен средневековья Европа представляла собой культурное целое, объединявшееся христианской религией, привычным для образованных классов латинским языком, развитой торговлей и даже, как напоминают некоторые авторы, прецедентами единой военной политики - например, во времена крестовых походов (4). Позднее Европа явилась народам других континентов как единый центр, откуда по миру распространились характерные для эпохи Просвещения идеалы гражданского общества и личной свободы, принципы государственного демократического устройства и уважения прав человека (5). В своем уникальном качестве создателя завоевавших общемировое признание новых ценностей и смыслов Европа стала подлинным творцом Истории (6); с этой точки зрения она представала перед человечеством как нечто целое и, тем самым, получала дополнительные стимулы к внутреннему единству.

Однако все эти обстоятельства, способствовавшие европейской интеграции, не были ее актуальными причинами. Причины же активизации процессов объединения, начавшихся сразу по окончании Второй мировой войны, носили не столько культурный, сколько сугубо политический характер. Первой из них стало осознание катастрофичности результатов двух войн, прокатившихся по Европе на протяжении жизни одного поколения, и вывод о несовместимости перспектив возрождения Европы и нового военного конфликта между Германией и другими странами континента; как писал У.Черчилль, "цель прекращения тысячелетней вражды между Францией и Германией представляется мне главной задачей; только привязав галлов и тевтонов друг к другу в экономическом, социальном и нравственном отношениях столь прочно, чтобы исключить возникновение новой стычки, и заставив прошлые антагонизмы замолкнуть во взаимной зависимости и процветании, Европа сможет подняться с колен" (7) . Второй, не менее существенной причиной стало беспрецедентное ослабление позиций европейских стран на мировой арене; как подчеркивает П. Жербэ, "одним из основных импульсов к объединению Европы послужило признание слабости по отношению к внешнему миру… Когда Европа почувствовала угрозу извне, необходимость европейского единения стала очевидной" (8). Тем самым следует со всей определенностью признать, что, в отличие от фундаментальных основ европейской интеграции, имевших в значительной степени социокультурную природу, ее непосредственные причины целиком и полностью лежали в политической плоскости. Более того; нельзя не отметить, что эти политические цели вряд ли могли быть решены политическими методами, серьезно дискредитировавшими себя в предшествующие годы; именно поэтому первыми шагами на пути интеграции стали шаги, сделанные в экономической сфере.

Они были предприняты правительствами и политическими элитами европейских стран, которые и выступили движущими силами интеграционных процессов в первые послевоенные десятилетия. Практически на любом своем этапе европейская интеграция получала очередные импульсы из реакции политиков на те или иные явления и тенденции: стремясь к хозяйственному восстановлению своих стран и активизации экономических связей между ними, лидеры Франции, Германии, Италии и стран Бенилюкса подписали в Риме 25 мая 1957 года. Договор об образовании Европейского экономического сообщества; руководствуясь представлениями об интересах Франции, президент Ш. де Голль 14 января 1963 года наложил вето на вступление Британии в ЕЭС (9); на фоне первого расширения Европейского экономического сообщества в октябре 1972 года была принята Парижская декларация, в которой в качестве основного ориентира провозглашалось создание Европейского Союза (10), эта цель была подтверждена в Фонтенбло 25-26 июня 1984 года (11); в 1992 году руководителями стран ЕЭС был подписан Маастрихтский договор, ратификация которого продемонстрировала весьма прохладное отношение многих европейцев к предложенным в нем принципам и целям; и, наконец, в обстановке, далекой от единодушия, в странах ЕС была создана единая общеевропейская валюта, введенная сначала в безналичный (в 1999 году), а затем и в наличный оборот (в 2002 году). Отнюдь не подвергая сомнению правильность предложенного правительствами подхода к европейской интеграции как к процессу, инициированному и направляемому "сверху", мы хотели бы подчеркнуть, что он неизбежно оказывался весьма уязвимым в случае утраты такой политической поддержки, а подобная возможность становилась все более реальной по мере того как интеграция начинала угрожать суверенным правам национальных политических элит. Между тем, как мы уже подчеркивали, при доминировании политических методов интеграции ее задачи оставались до поры до времени сугубо экономическими. Создание Европейского объединения угля и стали в 1951 г., Европейского экономического сообщества в 1957-м, расширения ЕЭС в 1973, 1981 и 1986 гг., Единый Европейский акт 1986 г. - все эти успешно реализованные проекты прежде всего служили превращению Европы в единый хозяйственный организм, устраняли искусственные барьеры на пути движения товаров, капиталов и рабочей силы, расширяли европейский рынок, делали европейскую экономику более конкурентоспособной. Однако хотя экономическое единство континента и создавало предпосылки к политической интеграции, само по себе оно не формировало (да и не могло формировать) ни единой государственности, ни четкой европейской самобытности, способной отчасти включить в себя, отчасти преодолеть самоидентификацию европейцев с отдельными национальными государствами.

Сегодня, с позиций ретроспективы, можно утверждать, что процесс европейской интеграции, на всех его этапах имевший целью, пусть формальной и не вполне четко артикулированной, построение единой Европы, в понятие которой каждый из его участников вкладывал свой смысл, никогда не задавался четкой схемой, которая могла бы рассматриваться в качестве раз и навсегда принятого проекта. Это определяет характер процесса европейской интеграции. На наш взгляд, вся ее история подтвердила жизнеспособность этого подхода, позволявшего по мере необходимости корректировать и модифицировать как сами непосредственные задачи, так и методы их решения. Важнейшим его преимуществом, как мы полагаем, оказалось то, что он всегда оставлял возможность как для ускорения, так и для замедления интеграционных процессов, ибо переход от решения одной задачи к решению другой не был предопределен, а становился результатом осознанного выбора участников. Иначе говоря, вплоть до конца 80-х годов каждый этап европейской интеграции мог рассматриваться в качестве относительно самодостаточного, открывающего возможности для новых достижений, но не требующего следующего шага непреодолимым образом. Подобное положение, в свою очередь, определяло способность политических элит в полной мере регулировать данный процесс и сохранять свой контроль над ним.

Однако в середине 80-х годов европейские политики столкнулись с ситуацией, когда, с одной стороны, чисто экономическая интеграция стран была практически завершена, а с другой, степень политического единства была явно неадекватной новым задачам, возникавшим в условиях распада Советского Союза и завершения "холодной войны". Предпринятые на этом этапе действия, сколь необходимые, столь и неизбежные, выявили наиболее сложные противоречия, с которыми приходится сегодня сталкиваться формирующейся единой Европе.

Конец 80-х годов стал для Европейского Сообщества периодом серьезных испытаний. Скептическое отношение к европейской интеграции было в то время доминирующим; объединение Германии порождало мощную силу, способную претендовать на лидирующие позиции на континенте (13), а распад СССР и быстрые преобразования в странах, бывших его сателлитами, размывали казавшиеся прежде прочными и неизменными границы самой объединенной Европы (14). Именно в такой ситуации был подписан Маастрихтский договор, целью которого провозглашалось закрепление достигнутых результатов европейской интеграции и определение ее новых ориентиров; между тем не менее важной задачей было изменение самого, если так можно выразиться, формата европейского проекта, придание ему более ясных форм, создание своего рода символов, подчеркивающих и ежеминутно подтверждающих идею европейского единства. Этими символами, родившимися в Маастрихтских дебатах, стали прежде всего единая общеевропейская валюта и принцип единого общеевропейского гражданства.

Но этот путь естественным образом вел к превращению прежнего процесса достижения преимущественно экономических целей преимущественно политическими методами в самоподдерживающийся процесс экономических, социальных, политических и социопсихологических перемен, который далеко не всегда и далеко не в прежней мере мог регулироваться национальными политическими элитами. Этим и обусловлено наше внимание к формированию общеевропейского гражданства и становлению единой валютно-финансовой системы ЕС.

Европейское гражданство: идея и реальность

Провозглашение общеевропейского гражданства представляется одной из наиболее амбициозных идей, предложенных за все полвека европейской интеграции. Исторически сложилось так, что в понятии гражданства (и это отмечают многие исследователи) содержится ряд смыслов; гражданство закрепляет юридический статус индивида, выступает инструментом политической самоидентификации, становится признаком политической лояльности, накладывает обязанности, предоставляет права и даже определяет образец достойного социального поведения (15). Многозначность понятия гражданства обусловливается, не в последнюю очередь, богатством и разнообразием социально-политических форм, сменившихся в Европе со времен возникновения этого института в древнегреческих полисах. Поэтому смысл, вкладываемый в понятие гражданства, следует соотносить с конкретным историческим опытом того или иного социума, и следовательно, ни одна его трактовка не может считаться единственно верной или даже основной среди других (16).

Классическая политическая теория выделяет два характерных аспекта гражданства: во-первых, гражданство предполагает наличие прав участия в политической жизни, порождающего чувство принадлежности к сообществу или даже самоотождествление с ним, во-вторых, гражданство исторически и логически тесно связано с концепцией государства как такового и национального государства в частности (17). Идея гражданства хорошо "работает" в модели взаимодействия между индивидом и государством, основанной на признании равенства людей как равноправных в политическом отношении субъектов, на уважении верховной властью их прав, равно как и на готовности индивидов добровольно подчиняться законам государства; таким образом, идея гражданства открывает дорогу к свободе, но к свободе в чисто политическом ее измерении. Однако современная политология утверждает, что гражданские права не исчерпываются правами политическими, а представляют собой так называемую "триаду прав", включающую в себя права личности, собственно политические права, и выделяемые с недавних пор в особую группу социальные права человека. Таким образом, политические права уже не являются единственно возможным способом реализации универсальных прав личности, хотя во второй половине XVII века последние не могли быть закреплены в более совершенной форме, нежели в форме политических прав. Именно поэтому новая ступень развития гражданского общества, предполагающая предоставление прав не гражданину, но прежде всего личности, может способствовать обогащению доктрины гражданства и постепенному отделению ее от идеи национального государства, что мы отчасти и наблюдаем на примере Европейского Союза и концепции общеевропейского гражданства, радикально подрывающей многие представления, существовавшие в рамках политической теории последних двух столетий (18).

Первые дебаты о европейском гражданстве относятся к началу 70-х годов, когда в условиях экономического кризиса обострился интерес к идее политической интеграции. В конце 1975 года комиссия по проблемам сближения европейских политических систем представила Европейскому Совету свой доклад, где впервые говорилось о введении общеевропейского гражданства как об одном из необходимых условий завершения формирования политического союза (19). В 80-е годы проблема утратила прежнюю актуальность, однако начиная с 1990 года, когда французский президент Ф.Миттеран и германский федеральный канцлер Г.Коль выступили с инициативой создания политического союза двенадцати европейских государств, входивших на тот момент в ЕЭС (20), вопрос о гражданстве снова вышел на первый план. Только на протяжении 1991 года проблема общеевропейского гражданства обсуждалась на двухсторонних или общеевропейских встречах глав государств и правительств стран ЕС не менее пятнадцати раз (21).

Политический союз, к которому стремились европейские лидеры, и, соответственно, декларирование общеевропейского гражданства рассматривались в тот период как средства формирования единой европейской идентичности, которая призвана была обеспечить дополнительную прочность общеевропейской конструкции в условиях усиления Германии и бурных событий в восточной части континента (22). В то же время экономическая интеграция, целью которой на данном этапе выступало введение единой европейской валюты, также предполагала какое-то завершение и создавала основу для постепенной передачи политического суверенитета от национальных государств к наднациональным общеевропейским структурам (23).

Сложный и продолжительный процесс кристаллизации идеи общеевропейского гражданства был, таким образом, ускорен политическими обстоятельствами и воплотился в формулировках Маастрихтского договора, который иногда называют "последним договором времен холодной войны" (24). Провозглашение общеевропейского гражданства и объявление намерения перейти к единой европейской валюте составили первую и важнейшую из трех "опор", на которых основывается Договор о Европейском Союзе; при этом характерно, что оба эти положения Маастрихтского договора, касающиеся отличных друг от друга сфер, явно пренебрегают суверенитетами государств-членов (25).

Статья 8 Маастрихтского договора провозглашала установление общеевропейского гражданства, автоматически распространявшегося на граждан всех стран, вошедших в Европейский Союз. Следующие за ней статьи 8а, 8b, 8c и 8d закрепляли права европейского гражданина: право свободного передвижения по территории ЕС и проживания в любой из стран Союза; право голосовать и баллотироваться на муниципальных выборах в стране проживания, проводимых после 31 декабря 1994 года; право на дипломатическую и консульскую защиту на территории третьих государств со стороны других государств-членов ЕС на тех же условиях, которые действуют в отношении их собственных граждан; право голосовать на выборах в Европейский парламент; право апеллировать к Европейскому парламенту и уполномоченному представителю ЕС по правам человека.

Провозглашение общеевропейского гражданства, как отмечают эксперты, прямо или косвенно порождало важные позитивные следствия; во-первых, оно укрепляло интернациональный характер европейского сообщества; во-вторых, оно подчеркивало, что цели Европейского Союза заключаются в развитии личности его граждан через предоставление им больших свобод, пусть даже в условиях снижения характерной для любого национального государства функции политического контроля; наконец, европейские лидеры решали важную задачу - они ограничили полномочия национальных государств, не создавая при этом наднациональной государственной структуры, и при этом провозглашали граждан многочисленных, существующих практически в каждой европейской стране автономий гражданами ЕС без придания самим этим автономиям государственного статуса (26).

Несмотря на это, концепция общеевропейского гражданства и сегодня разительно отличается от представлений о гражданстве, привычных исследователю политических принципов организации национального государства.

С одной стороны, сам Европейский Союз, та политическая общность, которая провозглашает граждан составляющих ее стран обладающими правами граждан Союза, не является суверенным государством в собственном смысле слова; и хотя гражданские права могут быть гарантированы не только государствами, реальная практика их предоставления негосударственными институтами вряд ли может быть признана богатой и разносторонней.

С другой стороны, индивиды, обретающие общеевропейское гражданство, в большей мере наделяются дополнительными правами, нежели обременяются дополнительными обязанностями: гражданин Европейского Союза не платит прямых налогов, не обязан нести воинскую повинность и не имеет возможности выразить свое отношение к проводимой политике путем общеевропейского референдума или каким-либо иным способом (27); тем самым нарушается считавшийся универсальным принцип, согласно которому нет прав без обязанностей и обязанностей без прав.

Существенны и два других обстоятельства. Во-первых, это асимметрия "неполитических" и "политических" прав европейского гражданина: в то время, как "неполитические", обозначенные еще в Римском договоре 1957 года, постоянно расширялись и к концу 90-х годов с введением единой европейской валюты практически достигли своего естественного предела (28), круг "политических", как мы уже показали, остается весьма ограниченным. Во-вторых, общеевропейские органы власти, наделяющие европейских граждан правами, не имеют возможности предоставить индивидам сам статус гражданина; единственным способом дополнить права статусом остается приобретение гражданства одного из входящих в ЕС национальных государств, причем "вопрос предоставления индивиду гражданства государства-члена [Европейского Союза] регулируется исключительно (курсив наш - В.И., Е.К.) национальным законодательством данного государства" (29).

Анализ этих обстоятельств дает нам возможность утверждать, что неопределенность и крайне специфический характер концепции общеевропейского гражданства порождены нерешенностью на современном этапе вопроса о соотношении национальных суверенитетов стран, входящих в Европейский Союз, и суверенитета самого Европейского Союза. Это, в свою очередь, означает, что провозглашение общеевропейского гражданства является не столько закреплением в виде юридической нормы уже сложившейся общности, сколько серьезным политическим авансом, от реализации которого зависит, станут ли реальностью до сих пор мифические европейская идентичность и политическое единство.

Из всего множества проблем, обусловленных характером провозглашенного общеевропейского гражданства, остановимся лишь на трех, представляющихся наиболее актуальными: ограничивает ли институт европейского гражданства суверенитет национальных государств; может ли европейское гражданство дать индивиду те же права, что и национальное; наконец, адекватно ли европейское гражданство в его нынешнем варианте степени интегрированности Европейского Союза. Ответ на эти вопросы может, на наш взгляд, внести некоторую определенность в представления о том, в каком направлении станут в ближайшем будущем развиваться Европейский Союз и его институты.

Говоря о первой из названных проблем, нельзя не обратить внимания на серьезное противоречие в теории и практике общеевропейского гражданства. Утверждая, что общеевропейское гражданство только дополняет национальное гражданство, но ни в коей мере не заменяет его (30), архитекторы европейской интеграции признают, что для достижения одной определенной цели (общеевропейского гражданства) индивид может воспользоваться различными путями. Между тем в либеральной политической теории само понятие гражданства несомненно предполагает равенство его обладателей перед законом и сувереном, и было бы логично предположить, что равенство не может обретаться неравными усилиями и путями. В этой связи целесообразным представляется постепенное унифицирование принципов натурализации, предоставления убежища; установление минимального срока пребывания, необходимого для получения права участия в муниципальных выборах страны проживания; регулирование политических прав неграждан Европейского Союза, проживающих на его территории, и т.д. И нельзя не признать, что такая унификация окажется крайне сложным процессом; даже не говоря о различных подходах к регулированию иммиграции (в то время как Германия, Бельгия, Италия и Греция выступают за передачу соответствующих полномочий в ведение Европейского Союза, Дания и Великобритания желают сохранить их за отдельными государствами (31)), кажется маловероятным возникновение некоего симбиоза, например, германской практики, основанной на ius sanguinis, и британской, базирующейся на ius soli. Так или иначе, унификация принципов предоставления гражданства может стать первым примером неконтролируемой утраты европейскими государствами части их суверенитета.

При рассмотрении второй проблемы обнаруживаются не менее серьезные трудности как теоретического, так и практического характера. Задаваясь вопросом, является ли европейское гражданство жизнеспособной политической концепцией в отсутствие Европы как единого государства, оттолкнемся от того факта, что по сей день единственным видом государства, обеспечивавшего полноценную реализацию концепции гражданства, является национальное государство (nation-state, Etat-nation). Его политическая структура, окончательно оформившаяся к XVIII веку, характеризовалась сочетанием факторов территории, языка и культуры, а также наличием центральной административной власти (32). Национальное государство воплощало в жизнь концепцию национального гражданства, согласно которой предоставление индивиду правового статуса гражданина и соответствующих политических прав обусловливалось его принадлежностью к нации, а институт гражданства, в свою очередь, призван был служить формированию национальной солидарности и чувства сопричастности к государственному целому (33). Сегодня, однако, термином "национальное государство" зачастую обозначаются многонациональные, равно как и много- или полиэтнические государства, в рамках которых отдельные группы граждан подтверждают приверженность государству, в состав которого они входят, при условии признания и уважения их национальной самобытности (34). На наш взгляд, Европейский Союз делает как бы следующий шаг на пути ревизии принципов национального государства; фактически государство отказывается от значительной части своих функций, сопряженных с контролем и насилием ради укрепления традиционно либеральных ценностей при сохранении уважения к принципам многонациональности. Вопреки распространенному мнению о том, что гражданские, политические, социальные и экономические права суть права гражданина, выкристаллизовывается понимание того, что статусом гражданина определяются лишь политические права, а остальные, такие, как право на осуществление не запрещенной законом хозяйственной деятельности, право частной собственности, а также право на выбор вероисповедания, свободу слова, на доступ к объективной информации или неприкосновенность частной жизни, зависят не от гражданской принадлежности, а от самого статуса индивида (35). Поэтому мы полагаем, что политический класс современной Европы ведет поиск новых форм социальной самоорганизации, адекватных не только актуальным нынешним задачам, но и фундаментальным основам либерализма, причем ведет его крайне осторожно, формируя европейскую идентичность на путях переосмысления базовых либеральных ценностей, но не за счет резкой девальвации национального гражданства, которое пока, несомненно, остается главным способом политического самоопределения. Соответственно, гипотеза о возможности обретения институтом гражданства качественно новых форм, лежащая в основе общеевропейского гражданства, является плодотворной, и ее использование ведет к наполнению этого традиционного понятия новым позитивным смыслом.

Анализируя третью из названных выше проблем, мы сталкиваемся с необходимостью ответить на вопрос, сколь обоснованным и своевременным было выдвижение идеи общеевропейского гражданства. Безусловно соглашаясь с рядом специалистов, считающих, что создание единого кодекса прав и свобод европейских граждан, к которому можно было бы апеллировать в спорных ситуациях, стало бы самым ярким проявлением европейской солидарности относительно политического будущего Европы (36), мы в то же время полагаем, что в современной ситуации такое развитие событий представляется маловероятным, в первую очередь по причине незавершенности политического интеграционного процесса в рамках Европейского Союза. Мы считаем важным со всей определенностью отметить, что в настоящее время степень разработанности и детализированности концепции и практики общеевропейского гражданства вполне адекватны мере, в какой развиты иные политические структуры ЕС. Более того; мы полагаем, что постановка вопроса об общеевропейском гражданстве радикально активизировала поиск новых политических форм в Европе. Общеевропейское гражданство представляет собой совершенно особый феномен, своего рода "постнациональное" гражданство, основанное не на принципе национальной принадлежности, а на приверженности универсальным правам, и предполагающее так называемый "включенный мультикультурализм" (inclusive multiculturalism) (37) (а если использовать более корректный термин, "культурный плюрализм") (38). При этом комплементарный характер европейского гражданства, дополняющего гражданства национальные, способствует тому, что оно весьма органично вписывается в существующую ныне схему построения единой Европы, согласно которой суверенные государства лишь постепенно делегируют часть своих полномочий наднациональным структурам (39).

Провозглашение в рамках Маастрихтского договора общеевропейского гражданства, несмотря на порожденные этим шагом многочисленные противоречия и проблемы, тем не менее имело и имеет чрезвычайно важное значение. Во-первых, оно продемонстрировало, что экономическая интеграция Европы в целом завершена, и любые новые интеграционные попытки с неизбежностью должны затрагивать политические структуры и институты; тем самым было признано, что в развитии процесса объединения Европы наступил качественно новый этап. Во-вторых, стало очевидно, что даже политическая воля руководителей европейских государств, воплотившаяся в придании понятию общеевропейского гражданства статуса юридической нормы, не может в короткие сроки обеспечить реального формирования европейского гражданина как социокультурной данности; что этот процесс окажется продолжительным и противоречивым (40). В-третьих, проблема общеевропейского гражданства резко активизировала научные и общественные дискуссии на тему европейской идентичности, проявляющейся, в том числе, в становлении качественно новых форм политической организации; в этом смысле можно утверждать, что европейцы в большей мере сблизились нравственно и интеллектуально, чем политически (41), что, собственно, и можно признать даже большим достижением, нежели очередную декларацию о политическом взаимодействии.

Таким образом, главный вывод, который можно сделать из обсуждения проблем общеевропейского гражданства и из практики закрепления этого понятия в юридических источниках, состоит в том, что Европа переросла уровень чисто экономической интеграции и осознала, что европейское гражданство и демократическая Европа не могут возникнуть на фундаменте экономической практики, ибо, с одной стороны, предполагают наличие объективной политической воли, способной модифицировать схему функционирования европейских институтов в соответствии с принципами демократии и гражданского общества, а с другой - субъективного ощущения гражданского единства, той самой европейской идентичности, создание которой становится "важнейшей антропологической проблемой на рубеже столетий" (42). И сегодня, говоря словами бывшего министра финансов Франции Доминика Стросс-Кана, перед политическими лидерами европейских стран стоит очевидный, хотя и непростой выбор: "Нам необходимо либо завершить уже начатое, либо смиренно объяснить народам, что мы ошиблись, и ожидать их вердикта на всенародном референдуме" (43).

Единая валюта: преимущества и риски

Если черта под неочевидными политическими экспериментами и может быть подведена на выборах и референдумах, то в экономической и финансовой сфере признаки неудачи того или иного проекта проявляются намного более явно и драматично. Между тем многое из того, что было сказано выше относительно вопроса об общеевропейском гражданстве, относится и к другой составляющей Маастрихтского договора - к концепции единой европейской валюты, евро.

Практически в той же мере, в какой гражданство в эпоху модернити стало символом политического суверенита государства, национальная валюта всегда была символом его экономического суверенитета, что с особой очевидностью проявилось с начала XIX века, когда произошло значительное замещение золотой и серебряной монеты кредитными билетами государственных банков. В этой ситуации доверие к валюте стало доверием к государству, а проведение реалистичной денежно-кредитной политики превратилось в дело не менее важное, чем выбор оптимального позиционирования на международной арене. Поэтому отказ от своей национальной валюты и передача важнейших полномочий по установлению процентных ставок единому межгосударственному банку не может не рассматриваться как резкое ограничение государственного суверенита той или иной страны. Хотя саму по себе идею валютного союза вряд ли можно считать новой, - Европа знала как успешные прецеденты ее воплощения (такие, как существующие и поныне валютные союзы между Англией и Шотландией от 1707 года, между государствами Италии от 1861 года или между Бельгией и Люксембургом) (44), так и неудачные (такие, как Латинский валютный союз, существовавший с 1832 по 1914 год) (45), - введение единой валюты в масштабах целого континента и в условиях неопределенности перспектив дальнейшего политического объединения - это беспрецедентное явление в истории.

Решение о введении единой валюты, закрепленное в Маастрихтском договоре, также как и концепция общеевропейского гражданства, окончательно оформилось в 1989-1990 гг. и в значительной мере стало ответной реакцией европейских, и в первую очередь французских, политических кругов на ощутимую угрозу германского экономического доминирования в Европе, проявлявшуюся, в частности, в реальной возможности превращения немецкой марки в основу единой европейской валютной системы. Как и идея общеевропейского гражданства, идея валютного союза не была новой: начиная с 1964 года, когда был образован постоянный комитет председателей центральных банков государств-участников Европейского Союза (46), европейские правительства активно стремились стабилизировать обменные курсы их национальных валют по отношению друг к другу. Первая значимая попытка в данном направлении, основанная на знаменитом плане Вернера (47), была предпринята в 1971 году, после отмены обмена доллара на золото, и окончилась неудачей через четыре месяца. Второй опыт относится к 1972-1974 гг.; в рамках этого эксперимента предполагалось, что курсы валют будут отклоняться друг от друга в пределах определенного коридора (48); между тем после включения в систему британского фунта в начале 1973 года начались резкие колебания валют, а драматичные события на мировых финансовых рынках в 1973-1974 гг. окончательно похоронили эту идею (49). Подобные неудачи заставили экспертов и политиков задуматься о перспективе введения единой валюты, хотя этот шаг не предусматривался Римским договором; впервые о его необходимости заявил в октябре 1977 года президент Комиссии Европейских сообществ и бывший министр финансов Великобритании Р.Дженкинс (50). В 1986 году его предложение было поддержано в специальном докладе, подготовленном под патронажем президента Комиссии Европейских сообществ Ж.Делора (51), однако, как мы уже отметили, мощный импульс образованию валютного союза придали именно события, связанные с объединением Германии.

Более основательная проработанность концепции валютного союза и возможности достаточно определенного просчета экономических рисков по сравнению с политическими привели к тому, что критерии, позволяющие отдельным странам войти в данную систему, были весьма четко сформулированы в Маастрихтском договоре и впоследствии не подвергались изменениям. Требования эти хорошо известны: сумма государственного долга не должна была превосходить 60% ВНП, дефицит государственного бюджета следовало удерживать в пределах 3% ВНП, а уровень инфляции не должен был превышать средний по ЕС более чем на 1,5% (52). В качестве экономической цели этого проекта были названы экономия на трансакционных издержках (в середине 90-х годов сумма комиссий, уплачиваемых банкам за конверсионные операции между валютами зоны евро, достигала 0,4% ВНП входящих в нее стран (53)) и поддержание надежной предсказуемости валютных курсов, что было важно для государств Европейского Союза, связанных весьма активным внешнеторговым оборотом (54). Однако, как и в случае с общеевропейским гражданством, более важной нам представляется чисто политическая, а отчасти даже психологическая задача, заключавшаяся в демонстрации населению европейских стран первого ясно различимого символа общеевропейского единства. Евро вошло в оборот в последние годы ХХ века, когда Европа за одно десятилетие увидела распад Советского Союза, Югославии и Чехословакии; в подобной ситуации феномен реальной финансовой интеграции невиданного ранее масштаба не мог не повлиять на изменение настроений относительно будущего Старого Света (55). Европейские политики поспешили назвать это событие "самым важным после окончания Второй мировой войны", "главной тенденцией, связывающей уходящее и новое столетия", "наиболее масштабным проектом, когда-либо предпринимавшимся Европой" (56), и т. д.; даже ряд американских экспертов признал, что появление евро стало самым знаменательным событием в финансовой сфере с тех пор, как 30-е годы доллар заменил фунт стерлингов в качестве основной мировой резервной валюты (57). По мнению большинства специалистов, введение единой валюты, даже порожденное политическими факторами, неизбежно должно было стать толчком к дальнейшей интеграции стран континента (58). В той же мере, как и провозглашение общеевропейского гражданства, мы считаем введение евро огромным авансом процессу европейской интеграции, авансом, выдача которого сопряжена с серьезным риском и условия предоставления которого не кажутся очевидными.

Психологические последствия введения евро намного превосходят сегодня последствия, связанные с появлением института общеевропейского гражданства, ибо денежная единица, имеющая хождение от Лапландии до Канарских островов и от Бреста до Афин, лучше любой политической меры способна показать европейцам всю глубину их внутреннего единства (59), а выгоды, порожденные ее использованием, способны объединить всю Европу вокруг зоны евро, как в конечном счете все нынешние страны Европейского Союза объединились вокруг шести государств, подписавших в 1957 году Римский договор. Этот вывод хорошо иллюстрируется характером перехода к наличному евро с 1 января и 28 февраля 2002 года, который в целом произошел без эксцессов, без какой-либо демонстративной ностальгии по национальным денежным единицам в странах зоны евро, и, более того, вызвал резкий рост интереса и одобрительного отношения к евро в тех странах, которые не вошли в валютный союз, прежде всего в Швеции и Британии. Сегодня многие эксперты отмечают, что существует высокая вероятность принятия евро остальными нынешними членами Европейского Союза в ближайшие 2-4 года. Долгосрочные социальные последствия этого шага еще предстоит оценить, однако совершенно очевидно, что для большинства рядовых граждан они окажутся позитивными и окажут на сознание европейцев мощное воздействие, усилив поддержку интеграционных процессов.

Как и идея общеевропейского гражданства, концепция единой европейской валюты опирается на постулаты, серьезно отличающиеся от традиционных.

С одной стороны, зона евро и в реальности отличается от тех территорий, на которых прежде успешно существовали валютные союзы, и теоретически не подпадает под определение так называемой "оптимальной валютной зоны", введенное канадским экономистом Р.Манделлом в 1961 году (60). Действовавшие на протяжении последних десятилетий в Европе валютные союзы определенно представляли собой объединения денежных систем совершенно или не вполне сопоставимых по своему экономическому потенциалу государств - Италии и Ватикана с Сан-Марино, Швейцарии и Лихтенштейна, Франции и Монако и, наконец, Бельгии и Люксембурга. Создание валютных союзов между относительно равновеликими экономиками (таких, как Латинский валютный союз, инициированный в 1832 году Францией и Бельгией и затем пополненный Швейцарией (1848 год), Италией (1861 год) и Грецией (1868 год), или Скандинавский валютный союз, существовавшеий в 1873-1920 гг.) целиком относилось к периоду существования золотого стандарта, что значительно облегчало поддержание прогнозируемых обменных курсов, выступавшее основной целью подобных объединений (61). При этом "оптимальную валютную зону", которая, как полагают эксперты, только и может быть адекватным ареалом применения единой валюты, должны составлять сравнительно небольшие и вполне открытые экономики, имеющие значительные торговые связи друг с другом, принимающие режим свободного перемещения факторов производства между странами, и возможность для инвесторов каждой из сторон приобретать финансовые инструменты других участвующих в союзе стран в неограниченном количестве (62). Хотя никто не отрицает того факта, что процесс экономической интеграции приближает Европу к состоянию "оптимальной валютной зоны", мало кто готов признать ее сегодня соответствующей критериям, задаваемым данным понятием. Сегодня в ЕС отсутствуют всякие ограничения на движение товаров, но составляющие Европейский Союз государства по-прежнему остаются относительно разобщенными: за пределами национальных границ постоянно живут около 2% населения стран ЕС (63), а мобильность граждан остается весьма низкой. При этом установление Европейским центральным банком единой процентной ставки в значительной мере игнорирует неравномерность хозяйственного развития в странах Союза: во второй половине 90-х годов, как свидетельствует статистика, разрыв в доходах граждан даже внутри отдельных стран ЕС был в 1,5-2 раза выше, чем в целом в США (64), а различия в экономическом потенциале отдельных европейских регионов остаются еще более серьезными (65). Однако опыт показывает, что устойчивое функционирование единого эмиссионного банка может быть успешным только там, где реально сложилась единая экономика, а в большинстве случаев даже там, где имеет место высокая степень политической интеграции. Так, в Италии, где валютный союз был объявлен в 1861 году, Центральный банк, наделенный всей полнотой присущих ему функций, появился лишь в 1893 году, более чем через двадцать лет спустя политического объединения страны (66). На протяжении XIX века США дважды - в 1811 и 1861 гг. - были свидетелями коллапса своего Центрального банка, а Федеральная резервная система в ее нынешнем виде была создана в 1913 году - через 137 лет после принятия Декларации независимости (67). Таким образом, создание на современном этапе экономической интеграции неподконтрольного правительствам европейских стран Европейского центрального банка и делегирование ему масштабных полномочий по определению единой для всех стран ЕС денежно-кредитной политики серьезно выходят за рамки традиционных экономических представлений.

С другой стороны, существует и иной аспект проблемы, порождаемый экономическими факторами, но имеющий в значительной мере политический характер. Переход к евро был осуществлен в условиях отсутствия широкой общественной поддержки (известно, что в то время как 23 апреля 1998 года в германском бундестаге 575 депутатов против 35 проголосовали за присоединение к зоне евро, опросы общественного мнения показывали, что 62% граждан выступали за сохранение марки в качестве немецкой национальной валюты (68)), в силу чего ответственность за него целиком и полностью лежит на правительствах и политических элитах европейских стран. Ряд экспертов прямо указывает сегодня, что на протяжении по меньшей мере ближайшего десятилетия будущее политических элит Германии и Франции находится в непосредственной связи с успехом этого проекта (69). Между тем различия в экономических реалиях Португалии и Финляндии или Ирландии и Греции остаются гораздо большими, чем различия между Бельгией и Люксембургом; поэтому любая из европейских стран может столкнуться с хозяйственными трудностями, обусловленными внутренними причинами, которые потребуют адекватных мер. При невозможности манипулировать процентной ставкой той или иной стране может потребоваться адресная финансовая помощь других членов ЕС (так как резкое увеличение внешних заимствований, которое может стать альтернативой подобной поддержки, приведет к росту доходности обязательств данной страны, что по цепочке дестабилизирует кредитную политику Европейского центрального банка). В отличие, например, от США, чья экономика сегодня является единственно соизмеримой с европейской по своим масштабам, в Европейском Союзе нет единой бюджетной системы (созданный в 1971 году бюджет ЕС был непропорционально мал и в основном использовался для финансирования единой сельскохозяйственной политики). Несмотря на усилия Европейской комиссии под председательством Ж.Делора, нынешний бюджет ЕС не превышает 1,27% суммарного валового продукта стран-участниц Европейского Союза (70), формируется из взносов отдельных государств (что порождает постоянные споры (71)), направляет почти 86% всех расходов не на четко определенные программы, а на поддержку отдельных регионов (72), в силу чего, на наш взгляд, не может считаться адекватной основой функционирования единой валюты. При этом в европейских странах сохранялась нескоординированная налоговая политика: в граничащих между собой Германии и Дании ставка налога на добавленную стоимость составляет, соответственно, 16 и 25%, а в Австрии и Германии максимальные налоги на прибыль корпораций достигают, соответственно, 34,0 и 48,4% (73); первые робкие попытки их унификации в общеевропейском масштабе относятся только к 1997-1999 гг. (74) Граждане и корпорации европейских стран непосредственно не вносят никаких платежей в бюджет Союза (75), который не способен ни перераспределять значительные финансовые трансферты в зависимости от хозяйственной ситуации в том или ином регионе, ни гармонизировать налоги на отдельных территориях и создавать обязательства граждан и корпораций перед общеевропейскими структурами (76). Таким образом, введение евро, ставшее впечатляющим финальным аккордом экономической интеграции, настоятельно требует ускорения политической интеграции, которая одна только и способна активизировать становление общеевропейского бюджетного процесса.

Итак, введение евро в его нынешнем виде воплотило в себе, причем в гораздо более ясной и выпуклой форме, нежели декларирование общеевропейского гражданства, важнейшую проблему европейской интеграции. Порожденная усилиями политических элит, эта интеграция динамично и непротиворечиво развивалась лишь до тех пор, пока, с одной стороны, каждый шаг на данном пути делал следующий шаг всего лишь возможным, но не необходимым, и, с другой стороны, основные последствия политических решений носили экономический, а не политический характер. Сегодня положение радикально изменилось. Как отмечают ведущие эксперты, "валютная интеграция казалась необходимой для придания экономической интеграции политической сбалансированности, но для придания этому валютному союзу политически приемлемой формы оказывается жизненно необходимой дальнейшая политическая интеграция" (77), интеграция, к которой большинство европейских правительств сегодня явно не готово.

Сегодня трудно судить, сколь оптимальным оказался выбранный европейскими лидерами в начале 90-х годов сценарий валютного объединения. Вполне очевидно, что на нынешнем этапе он укрепил единство Европейского Союза и значительно улучшил экономические условия развития более отсталых стран за счет резкого снижения цены заимствований, ныне осуществляющихся ими в евро, а не в национальных валютах, часть которых прежде была подвержена серьезному инфляционному давлению. При этом, как мы отмечали выше, переходом к евро, а в особенности - введением его в наличный оборот, создан прецедент практической невозможности выхода из данной системы без возникновения последствий, близких по своим масштабам к экономической катастрофе.

Можно ли было достичь целей, к которым стремились идеологи создания единой европейской валюты, с меньшими издержками? Мы полагаем, что экономические задачи могли быть решены менее рискованными мерами. Для унификации процентных ставок достаточно было создать нечто типа комитета руководителей Центральных банков, подобного Совету директоров ФРС, который на основе принятия решений большинством голосов устанавливал бы единую для всех валют еврозоны процентную ставку. Маастрихтские бюджетные критерии функционировали в 1998-2001 гг. в отсутствие наличного евро и могли бы выполнять свои функции и впредь. Банки и торговые организации могли бы в законодательном порядке быть обязаны принимать к оплате денежные знаки других государств-участников валютного союза по фиксированным курсам или обменивать их на национальную валюту своих стран без комиссии. Мы полагаем, что такие меры больше соответствовали бы нынешней политической структуре самого Европейского Союза, высшим органом которого является Совет глав государств, и при этом были бы более прозрачными и честными, ибо мало для кого является секретом, что банки, которые не могут теперь получать комиссии за конвертацию валют, вполне компенсировали свои потери, повысив расценки за ведение счетов частных лиц и фирм в собственных странах. Однако политические и социопсихологические цели не могли быть достигнуты в результате половинчатых преобразований. Ценность единой европейской валюты сегодня в значительной мере заключается в более тесном единстве самой Европы, обеспечиваемой одним только фактом ее обращения в двенадцати странах Европейского Союза. И в сфере ответственности европейских элит находится задача не допустить непредсказуемых, деструктивных вариантов развития зоны евро, задача, которая сегодня практически тождественна задаче обеспечения их собственного стабильного политического будущего.

Разрешимы ли дилеммы европейской интеграции?

Европейская интеграция исподволь подготавливалась всем предшествующим развитием Европы, однако осмысление ее возможности и желательности началось лишь в середине XIX века и вплоть до самого последнего времени шло в рамках традиционной политической теории. Еще в 1848 году В.Гюго говорил, что в будущем люди станут свидетелями того как "два гигантских объединения, Соединенные Штаты Америки и Соединенные Штаты Европы, с двух берегов океана протянут руки навстречу друг другу" (78); с этого момента, рассуждая об объединении Европы, теоретики в большинстве случаев предполагали формирование некоей гигантской политической структуры, причем чаще всего подразумевали Соединенные Штаты в качестве либо образца для подражания, либо, напротив, примера неудачного опыта копирования европейских образцов. В определенной мере подобное восприятие сохраняется и по сей день; иначе нельзя объяснить, почему эксперты и журналисты, оценивающие собравшуюся в конце февраля этого года в Брюсселе ассамблею по выработке европейского конституционного проекта, неизменно сравнивают ее с Конвентом, принявшим конституцию США (79), оценивая вдобавок, кто был старше в соответствующие годы - Бенджамин Франклин или Валери Жискар д'Эстен (80)? Между тем мы попытались показать, что основные проблемы, с которыми сталкивается европейский интеграционный процесс, возникают именно там, где его естественное течение, порожденное в первую очередь потребностями экономического развития и основанное на культурной близости европейцев, встречает политические препятствия или требует политического оформления. Сам этот факт свидетельствует, на наш взгляд, о двух обстоятельствах.

Первое представляется достаточно очевидным. Будучи начатой непосредственно по завершении Второй мировой войны, европейская интеграция имела своей целью использовать культурную, социальную и экономическую близость государств и народов Западной Европы для предотвращения потенциальных конфликтов между ними и ускорения их хозяйственного развития. В 50-е годы имел место явный диссонанс между общностью исторических судеб Европы и расчлененностью ее населения, относившегося к разным нациям и государствам. К концу 90-х годов такой диссонанс перестал существовать; сегодня гражданин Европейского Союза имеет гораздо больше прав и возможностей, осуществляемых в пределах всего Союза, чем то их количество, которым он может или хочет воспользоваться. Поэтому можно утверждать, что за последние полвека степень экономической и политической интеграции пришла практически в полное соответствие с существующей в настоящий момент степенью культурного единства европейских народов. По сути дела, призывы к демократизации ЕС путем создания единой политической целостности, которые нередко звучат в высказываниях таких сторонников европейского федерализма, как Р.Проди и Й.Фишер, вряд ли найдут отклик среди европейцев до тех пор, пока, с одной стороны, управление институтами Европейского Союза не станет более привлекательной сферой самовыражения и самореализации политических элит, чем национальная политика, а с другой - пока европейская самобытность, уже сегодня очевидная "внешнему" миру, не трансформируется во внутриевропейское согласие, которое, по выражению Фомы Аквинского, рождается не из общих мыслей, а из общей воли. Мы полагаем, что возникающие на этом пути противоречия свидетельствуют лишь о том, что отныне политическая интеграция должна, скорее, следовать за культурным и социальным сближением европейских народов, а не предвосхищать его; разумеется, это предполагает долгий процесс, но, как отмечал еще Р.Шуман, "Европа не будет создана быстро или согласно единому плану; она будет построена через те последовательные достижения, которые заложат основы реальной солидарности" (81).

Второе обстоятельство менее очевидно, хотя и более важно со всех точек зрения. В рамках Европейского Союза складываются качественно новые, не известные традиционной политической теории формы сосуществования народов и государств в условиях распыления суверенных прав и неопределенности обязанностей индивидов, формы, которые базируются не на принципах гражданского общества в классическом его понимании, а скорее на возрождении некоей исторической памяти о прошлом континента, разумеется, обогащенной достижениями последних столетий. И хотя многие аналитики полагают, что добровольное ограничение суверенитета европейских стран, начавшееся с образования Европейского Сообщества угля и стали, будет продолжаться и не имеет альтернативы (82), мы считаем, что предел этого ограничения будет обусловлен не потребностями гипотетического наднационального федеративного государства, а скорее тем "оптимальным сочетанием единства и многообразия" (83), которое делает Европейский Союз "наиболее комплексным политическим образованием из всех, которые когда-либо были созданы человеческими усилиями" (84), и которое, как представляется, уже достигнуто. Отсюда следует, что предпринятые в последние годы экономические и политические меры не только соответствуют насущным потребностям стран континента во взаимном сближении, но в ряде случаев значительно превосходят их; на наш взгляд, проблемы, с которыми столкнулась ныне европейская интеграция, требуют не столько своего немедленного разрешения, сколько пересмотра ориентиров, на пути к достижению которых они возникли.

В данной статье мы рассмотрели две наиболее заметные, на наш взгляд, дилеммы европейской интеграции, дилеммы, объединенные прежде всего тем, что они проявились при осуществлении на практике наиболее амбициозного, но в то же время и, по всеобщему мнению, насущно необходимого элемента интеграционной программы 90-х годов - воплощении в жизнь первой из трех "опор" Договора о Европейском Союзе 1992 года.

Возвращаясь к сказанному выше и подводя некоторые итоги, следует отметить, что первая из указанных нами дилемм, касающаяся общеевропейского гражданства, представляется гораздо более сложной в идейном и теоретическом аспектах; именно ее анализ приводит к выводу о необходимости (и возможности) формирования в Европе тех "постгосударственной" политической общности и "постнационального" гражданства, которые сегодня мало кем оцениваются в качестве возможных вариантов дальнейшего развития Европейского Союза. Сегодня трудно прогнозировать конкретные формы, которые может принять подобное развитие политических институтов, но отчасти эти формы угадываются в принципиально новом позиционировании ЕС на международной арене, в разработке качественно новых механизмов политической экспансии, в ходе которой на основе справедливых принципов представительства происходит добровольное присоединение к Союзу государств, и, наконец, в медленном, эволюционном формировании иерархии суверенитетов. В то же время сложность этой дилеммы обусловлена введением в действие соответствующих юридических норм, которые пока еще не оказали драматического воздействия на практику политических и экономических решений и которые (по крайней мере, в принципе) могут быть изменены и пересмотрены без каких-либо катастрофических последствий.

Напротив, дилемма, связанная с введением евро и обусловленная формированием единой европейской финансовой системы, представляется более сложной в экономическом и практическом отношениях, в то время как серьезных теоретических проблем за ней не стоит. Введение евро в очередной раз показало, что степень хозяйственного единения Европы весьма высока, а возможности контроля общеевропейских институтов превосходят самые смелые предположения всего лишь десятилетней давности. Однако переход к евро порождает проблемы, с какими прежде не сталкивалась финансовая система ни в одной стране мира. На наш взгляд, сегодня нет ничего важнее, чем избежать соблазна сохранить тот темп экономических реформ на уровне Европейского Союза в целом, каким они шли при подготовке к введению евро. Запуск евро в наличный оборот преследовал в первую очередь далеко идущие политические цели, и теперь следует дождаться момента, когда станут явными результаты этого фантастического эксперимента. Несмотря на то, что использование единой валюты в условиях отсутствия фискальной и бюджетной систем представляется нонсенсом, он не в большей мере ломает традиционные представления в экономике, чем европейские эксперименты с гражданством ломают традиции в области политической теории. Учитывая, что, в отличие от провозглашения общеевропейского гражданства, введение евро ощутимо для каждого европейца, что неудача этого проекта имела бы катастрофические последствия, не следует, как мы полагаем, спешить с созданием наднациональных бюджетных институтов, насколько бы это ни казалось разумным и оправданным.

Европа начинает XXI век, шествуя собственным путем, не похожим ни на чей другой. Ей не с кого сегодня брать пример; но нельзя забывать, что она всегда была способна идти своей дорогой, открывая миру новые горизонты. Мы надеемся, что так будет и впредь.

Примечания

  1. Подробнее см.: Swann D. The Economics of Europe. From Common Market to European Union, 9th ed., London: Penguin Books, 2000, p. 1-2.
  2. Подробнее см.: Holmes, M. and Pentecost, E. 'The Rise and Decline of US International Monetary He-gemony' in Slater, D. and Taylor, P.J. (eds.) The American Century. Consensus and Coercion in the Projection of American Power, Oxford, Malden (Ma.): Blackwell Publishers, 1999, p. 129.
  3. См.: Gerbert, P. La construction de l'Europe, 3eme ed., Paris: Imprimerie nationale, 1999, p. 33, 42.
  4. См.: McRae H. The World in 2020. Power, Culture, and Prosperity: A Vision of the Future, Harper Collins Publishers, London, 1994, p. 225.
  5. См.: Schlesinger, A.M., Jr. The Disuniting of America. Reflections on a Multicultural Society, New York, London: W.W. Norton & Company, 1998, p. 133.
  6. См.: Minc, A. Www.capitalisme.fr., Paris: Bernard Grasset, 2000, p. 225.
  7. Churchill, W.S. The Second World War, London: Cassel, 1965, vol. 1, p. 26.
  8. Gerbert, P. La construction de l'Europe, p. 31.
  9. См.: Lundestad, G. "Empire" by Integration. The United States and the European Integration, 1945-1997, Oxford: Oxford Univ. Press, 1998, pp. 67-68.
  10. Цит. по: Dinan, D. Ever Closer Union. An Introduction to European Integration, 2nd ed., Boulder (Co.), London: Lynne Rienner Publishing, 1999, pp. 67-68.
  11. См.: Burgess, M. Federalism and European Union: the Building of Europe, 1950-2000, London, New York: Routledge, 2000, pp. 107-110, 140.
  12. См.: Dinan, D. Ever Closer Union, p. 99; см. также: Geary, J. 'Europe Confronts A Widening Credibility Gap' in Time, 1997, June 23, p. 21.
  13. См.: Pastor, R.A. 'The Great Powers in the Twentieth Century' in Pastor, R.A. (ed.), A Century's Jour-ney. How the Great Powers Shape the World, p. 13; Dunford, M. 'Geographical Disparities, Economic Development and European Union Structural Policies' in Dyker, D.A. (ed.) The European Economy, 2nd ed., Har-low (UK), New York: Longman, 1999, p. 184.
  14. См.: Conquest, R. Reflections on a Ravaged Century, New York: W.W. Norton, 2000, pp. 253-254.
  15. См.: Heater, D. Citizenship. The Civic Ideal in World History, Politics and Education, London, New York: Longman, 1990, p. 163.
  16. См.: Meehan, E. Citizenship and the European Community, London: Sage Publications, 1993, p. 4.
  17. См.: Wiener, A. `European` Citizenship Practice. Building Institutions of a Non-State, Oxford: Westview Press, 1998, p.4.
  18. См.: Linklater, A. The Transformation of Political Community. Ethical Foundations of Post-Westphalian Era, Columbia (SC): Univ. of South Carolina Press, 1998, p. 200.
  19. См.: Wiener, A. 'European' Citizenship Practice, p. 63, 75.
  20. См.: Du Reau, E. L`Idee d`Europe au XXe siecle, Paris: Editions Complexe, 1996, p. 293.
  21. См.: Wiener, A. 'European' Citizenship Practice, p. 270.
  22. См.: Keating, M. Plurinational Democracy. Stateless Nations in a Post-Sovereignty Era, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2001, p. 143.
  23. См.: Strauss-Kahn, D. La flamme et la cendre, Paris: Grasset, 2002, p. 200.
  24. См.: Burgess, M. Federalism and European Union: the Building of Europe, 1950-2000, pр. 189 и сл.
  25. См.: Houteer, C. La construction europeenne. Etapes, objectives, realisations, Paris: Nathan Universite, 2000, p. 93.
  26. См.: Linklater, A. The Transformation of Political Community, p. 163, 194, 200.
  27. См.: Wihtol de Wenden, C. La citoyennete europeenne, Paris: Presses de Sciences Po, 1997, p. 30.
  28. См.: Wiener, A. 'European' Citizenship Practice, pр. 9-10.
  29. http://europa.eu.int/abc/obj/treaties/fr/frtr21.htm#Section_A
  30. См.: D'Andlau, L. Etre europeen aujourd'hui, Cahors: Les Editions Demos, 2001, p. 113.
  31. См.: Geddes, A. Immigration and European Integration. Towards Fortress Europe? p. 90.
  32. См.: Kastoryano, R. Quelle identite pour l`Europe. Le multiculturalisme a l`epreuve, Paris, Presses de Sciences Po, 1998, p.22.
  33. См.: Wiener, A. 'European' Citizenship Practice, p. 122.
  34. См.: Meehan, E. Citizenship and the European Community, p. 153.
  35. См.: Joppke, C. Immigration and the Nation-State. The United States, Germany and Great Britain, Oxford: Oxford Univ. Press, 1999, p. 271.
  36. См.: Ferry, J.-M. La question de l'Etat europeen, Paris: Gallimard, 2000, p. 10.
  37. См.: Christiansen, T., Jorgensen, K. and Wiener, A. The Social Construction of Europe, London: Sage Publications, 2001, p. 14.
  38. См.: Kymlicka, W. Multicultural Citizenship, р. 10.
  39. См.: Shore, C. Building Europe. The Cultural Politics of European Integration, p. 177-178.
  40. См.: Gauron, A. European Misunderstanding, New York: Algora Publishing, 2000, p. 177.
  41. См.: Wolton, D. Naissance de l'Europe democratique, Paris: Flammarion, 1993, p. 16.
  42. См.: Dumont, G.-F. Les racines de l'identite europeenne, Paris: Economica, 1999, p.27.
  43. См.: Strauss-Kahn, D. La flamme et la cendre, p. 202.
  44. См.: Kettel, B. What Drives Currency Markets. Making Sense of Market Information, Harlow, London: Prentice Hall, 2000, pр. 224-225.
  45. См.: Owen, D. and Cole, P. EMU in Perspective. Understanding Monetary Union, Harlow, London: Prentice Hall, 1999, p. 52-53.
  46. См.: Burgess, M. Federalism and European Union: the Building of Europe, 1950-2000, p. 85.
  47. Подробнее о данном плане см.: Lintner, V. 'The Development of the EU and the European Economy' in Thompson, G. (Ed.) Governing the European Economy, Thousand Oaks (Ca.) - London: Sage Publications, 2001, p. 62.
  48. См.: Pinder, J. The Building of the European Union, 3rd ed., Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1998, pp. 151-152.
  49. См.: Burgess, M. Federalism and European Union: the Building of Europe, 1950-2000, p. 102.
  50. См.: Wood, D.M. and Yesilada, B.A. The Emerging European Union, New York: Longman & Co., 1996, p. 59.
  51. См.: Gerbert, P. La construction de l'Europe, 3eme ed., p. 437.
  52. См.: Moussis, N. Handbook of European Union, 5th ed., Rixensart: European Study Ser-vice, 1998, p. 96.
  53. См.: Chabot, C.N. Understanding the Euro. The Clear and Concise Guide to the New Trans-European Economy, New York: McGraw Hill, 1999, pp. 42-43, pp. 42-43.
  54. См.: Moravcsik, A. 'Europe's Integration at Century's End' in Moravcsik, A. (ed.) Centralization or Fragmentation? Europe Facing the Challenges of Deepening, Diversity, and Democracy, New York: Council on Foreign Relations, 1998, pp. 17-18.
  55. См.: Hartmann, P. Currency Competition and Foreign Exchange Markets: The Dollar, the Yen and the Euro, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998, p. 76.
  56. См.: Shore, C. Building Europe. The Cultural Politics of European Integration, p. 90, 98 и др.
  57. См.: Bergsten, C.F. 'America and Europe: Clash of the Titans?' in Foreign Affairs, vol. 78, no. 2, March/April 1999, p. 22.
  58. См.: Prodi, R. Europe As I See It, Cambridge: Polity Press, 2000, p. 55.
  59. См.: Shore, C. Building Europe. The Cultural Politics of European Integration, p. 90.
  60. См.: Mundell, R.A. 'The Theory of Optimum Currency Areas' in American Economic Review, 1961, No 9, September; подробнее об определении "оптимальной валютной зоны" см.: Apel, E. European Mone-tary Integration, 1958-2002, London - New York: Routledge, 2000, р. 94-96.
  61. См.: Owen, D. and Cole, P. EMU in Perspective, p. 52-53.
  62. См.: Coffey, P. The Future of Europe, Aldershot (UK), Brookfield (US): Edward Elgar, 1995, p. 41.
  63. См.: McRae, H. The World in 2020. Power, Culture, and Prosperity: A Vision of the Future, London: Harper Collins, 1994, p. 271.
  64. См.: Eichengreen, B. European Monetary Unification: Theory, Practice, and Analysis, p. 60.
  65. См.: Tsoukalis, L. The New European Economy Revisited, Ox-ford, New York: Oxford Univ. Press, 1997, p. 196.
  66. См.: Eichengreen, B. European Monetary Unification, p. 257.
  67. См.: Baron, E. Europe at the Dawn of the Millennium, Houndmills, London: Macmillan, 1997, p. 113.
  68. См.: Shore, C. Building Europe. The Cultural Politics of European Integration, p. 223.
  69. См.: Grudzinski, P. and van Ham, P. A Critical Approach to European Security. Identity and Institutions, London: Pinter, 1999, p. 28-29.
  70. См.: Laffan, B. The Finances of the European Union, London: Macmillan, 1997, p. 9-12.
  71. См.: Зидентоп, Л. Демократия в Европе, с. 169-170.
  72. См.: Harrop, J. The Political Economy of Integration in the European Union, 3rd ed., Cheltenham (UK), Northampton (Ma.): Edward Elgar, 2000, p. 178-179.
  73. См.: Chabot, C.N. Understanding the Euro, p. 108.
  74. См.: Apel, E. European Monetary Integration, р. 83.
  75. См.: Shore, C. Building Europe. The Cultural Politics of European Integration, p. 145.
  76. См.: Chabot, C.N. Understanding the Euro, pp. 56-57.
  77. Eichengreen, B. European Monetary Unification: Theory, Practice, and Analysis, p. 265.
  78. Цит. по: McCormick, J. Understanding the European Union. A Concise Introduction, Basingstock, New York: Pal-gra-ve, 1999, p. 37.
  79. См., напр.: Hughes, K. 'Is This Europe's Philadelphia?' in The Wall Street Journal Europe, 2002, February 28, p. A7; Fuller, T 'Forging a 'Constitution' for Europe' in International Herald Tribune, 2002, February 27, p. 1, 4, и др.
  80. См., напр.: Norman, P. 'The Elder Stateman's Brief' in Financial Times, 2002, February 25, p. 12; Graff, J. 'How to Biuld a More Perfect Union' in Time, 2002, March 11, p. 30-31, и др.
  81. Schuman, R. 'The Schuman Declaration' in: Nelsen, B.F. and Stubb, A.C.-G. (eds.) The European Union. Readings on the Theory and Practice of European Integration, 2nd ed., , Boulder (Co.), London: Lynne Rienner Publishers, 1998, p. 14.
  82. См.: Wallace, W. Regional Integration: The West European Experience, Washington (DC): Brookings Institution, 1994, p. XXIV.
  83. Rosamond, B. Theories of European Integration, New York: St. Martin's Press, 2000, p. 24.
  84. Schmitter, P.C. How to Democratize the European Union… and Why Bother? Lanham (NC), Boulder (Co.): Row-man & Littlefield Publishers, Inc., 2000, p. 75.
Источник: Космополис

Rambler's Top100 copyright©2003-2008 Игорь Денисов