Понятие “партия власти” получило широкое распространение в российской политической публицистике еще в 1993 — 1994 гг. Ныне оно превратилось в журналистский штамп, зачастую с весьма негативными коннотациями. Предпринимались попытки и научного осмысления “партий власти”, участвовавших в думских кампаниях последних лет. Чаще всего такие попытки приводили ученых к убеждению, что в российских условиях “партия власти” бесполезна и даже нежелательна [см. Хенкин 1996, 1997; Рябов 1996, 1998]. Однако убедительного объяснения причин создания “партий власти” до сих пор нет. Более того, отсутствует общепризнанное определение самого понятия.

Задача настоящего исследования заключалась в том, чтобы на основе анализа заданного Конституцией 1993 г . институционального дизайна выявить роль “партий власти” в российской политической системе. При решении этой задачи мы исходили из представления о рациональности поведения политических акторов (т.е. об их стремлении добиться оптимального соответствия между целями и средствами их достижения) в рамках заданных институциональных ограничений. “Партия власти” рассматривалась нами как стратегия, обусловленная необходимостью адаптации элит, не имеющих опыта участия в выборах, к новым институциональным условиям. Основным результатом работы стала теоретическая модель, объясняющая причины формирования “партий власти” на общероссийском уровне. От сходных по своей направленности процессов в отдельных регионах мы абстрагировались.

Будучи теоретическим, этот анализ ни в коей мере не претендует на полноту охвата всего круга проблем, связанных с описанием и объяснением общероссийских “партий власти”. Заметим лишь, что в качестве основных эмпирических референтов данного типа мы рассматривали движения “Выбор России” ( 1993 г .), “Наш дом — Россия” ( 1995 г .) и “Единство” ( 1999 г .). Подчеркнем также, что улучшение позиций политических акторов далеко не всегда напрямую зависит от рациональности их поведения, обусловленной формальной институциональной структурой. Влияние неформальных практик, неопределенность электорального исхода, естественная в переходных условиях неполнота информации о политической реальности снижают вероятность достижения запланированного результата. В связи с этим мы не ставили своей целью всесторонний анализ причин успеха (или неудачи) той или иной “партии власти” — используемая модель не учитывает влияния многих значимых факторов. Напротив, задача заключалась в том, чтобы изучить воздействие институционального дизайна в теоретической изоляции от прочих причинных связей, в реальности которых, конечно, не приходится сомневаться.

В современной литературе встречаются два основных подхода к определению “партии власти”. Иногда этим термином обозначают российскую политическую элиту в целом. Существует, однако, и более узкая трактовка понятия, подчеркивающая партийный — а не только властный — характер подобных образований. Так, С.Хенкин в качестве причины создания организационно оформленной “партии власти” указывает на необходимость проти­востоять “на избирательном поле другим партиям, которые представляют иные, отличные от властных элит, сегменты общества” [Хенкин 1996]. Такая трактовка кажется нам более эвристически целесообразной, нежели широкое толкование, приравнивающее “партию власти” к “властвующей элите”. В последнем случае по существу выхолащивается собственное содержание термина, в результате чего он утрачивает познавательную ценность. Действительно, широкое понимание выделяет элиту как актора, реализующего свою стратегию путем образования “партии власти”, но оставляет без ответа вопрос о характере этой стратегии. Однако, на наш взгляд, важно именно то, что “партия власти” — это организация партийного или квазипартийного типа, создаваемая элитой для участия в выборах. Ниже особенности российского институционального дизайна рассматриваются с точки зрения тех стимулов и ограничений, которые они создают для возникновения “партии власти” в узком смысле. Обосновав рациональность стратегии, направленной на создание парламентского большинства, полностью поддерживающего проводимый президентом курс, мы переходим к обсуждению возможностей реализации этой стратегии посредством создания “партии власти”, а также препятствий на пути ее осуществления.

Партия большинства: рациональность формирования

По своему конституционному устройству Россия является смешанной, полупрезидентской республикой. Типология М.Шугарта и Дж.Кэри позволяет отнести ее к числу президентско-парламентских режимов, которым свойственны следующие основные характеристики: 1) наличие всенародно избранного президента; 2) предоставление президенту права назначать и смещать членов кабинета; 3) необходимость доверия парламента к членам кабинета; 4) право президента на роспуск парламента [Shugart, Carey 1992: 24]. Конституция наделяет российского президента весьма значительными полномочиями, что неизбежно сказывается на развитии политических партий в стране. Известно, что сильная президентская власть не благоприятствует возникновению устойчивых партийных систем. Как подчеркивает Х.Линц, “сама возможность существования системы дисциплинированных и “ответственных” партий находится в принципиальном противоречии (если вообще совместима) с чистым президенциализмом” [Linz 1994]. С точки зрения исследователя, в странах Латинской Америки именно президенциализм породил слабые и недисциплинированные партии, неустойчивые и фрагментированные партийные системы. В подобных условиях президент “имеет возможность обращаться не к партиям, а к конкретным законодателям, распределять материальные поощрения и формировать альянсы на базе клиентелистских связей”, что позволяет ему успешно проводить свою политику при отсутствии поддержки парламентского большинства [Linz 1994]. К сходным выводам приходит и С.Мейнуаринг на основе изучения бразильской партийной системы [Mainwaring 1992]. Отсутствие при президенциализме стимулов к развитию партий связано, в частности, с тем, что кандидаты в президенты не испытывают потребности обращаться к ним за поддержкой. Правда, Мейнуаринг, Шугарт и Линц отмечают, что положение может измениться, если партийная система — не слишком фрагментирована, а партии достигли определенного уровня организационного развития. Важно то, что при этом повышается и эффективность президентской системы в целом [Mainwaring, Shugart, Linz 1997].

И действительно, как свидетельствует опыт США, низкий уровень фрагментации партийной системы в значительной степени сглаживает недостатки президенциализма. Двухпартийность снижает вероятность противостояния ветвей власти и устраняет тенденцию к идеологической поляризации. Президент получает возможность работать не с отдельными законодателями, а непосредственно с лидерами сильных парламентских фракций, что избавляет его от необходимости прибегать к патронажу [Mainwaring, Shugart, Linz 1997: 465]. Однако все это реально лишь в том случае, если поддерживающая президента партия либо контролирует большинство мест в законодательном собрании, либо может претендовать на завоевание такого контроля. Собственно говоря, бинарный формат партийной системы и служит предпосылкой возникновения и поддержания партии парламентского большинства. При высоком уровне фрагментации отсутствие лояльного парламентского большинства вынуждает президента опираться на межпартийные коалиции, которые лишь в редких случаях оказываются устойчивыми. Причина в том, что, хотя члены пропрезидентской коалиции на выборах партий могут входить в состав правительства, сами эти партии никак не отвечают за проводимый правительством курс. К снижению стимулов к коалиционным взаимодействиям ведет и то, что партии могут свободно присоединяться к парламентской оппозиции без угрозы правительственного кризиса. Таким образом, любая политическая система с сильной президентской властью содержит в себе институциональный стимул к созданию крупной политической партии, способной поддерживать выборного носителя исполнительной власти как на электоральной сцене, так и в парламенте.

В президентско-парламентских системах возникают дополнительные мотивы к выбору стратегии, направленной на формирование пропрезидентского большинства в парламенте. Напомним, что такая система наделяет полномочиями по смещению членов кабинета и президента, и парламент. Так, в соответствии со ст.117, п.2 Конституции РФ, решение об отставке правительства принимает президент. Государственная дума может инициировать смещение кабинета, выразив недоверие правительству или ответив отрицательно на вопрос премьер-министра о доверии. Хотя президент вправе не согласиться с решением Думы, в случае повторного выражения ею недоверия правительству он обязан распустить либо правительство, либо Госдуму (ст.117, п.3,4). Путем утверждения кандидатуры премьер-министра нижняя палата российского парламента участвует и в процессе формирования правительства (ст.111, п.1). В то же время полномочия Думы в данной сфере ограничены в связи с угрозой роспуска палаты в случае трехкратного отклонения представленных кандидатур (ст.111, п.4). Используя терминологию Шугарта и Кэри, можно сказать, что российский режим не обеспечивает раздельного выживания властей. Отсутствие эффективного разграничения полномочий президента и парламента в отношении исполнительной власти способствует нестабильности системы, повышая вероятность частых смен правительства и порождая постоянную угрозу роспуска парламента.

Уменьшить нестабильность президентско-парламентской системы правления позволяет установление президентского контроля над парламентом посредством формирования “партии большинства”. Данным термином мы будем обозначать партии или коалиции, полностью поддерживающие проводимый президентом и его правительством курс и располагающие большинством в парламенте. Стратегия президента, направленная на создание такой партии, вполне оправдана. Во-первых, она ведет к максимизации его влияния на процесс принятия решений. Наличие партии большинства обеспечивает принятие Думой законов, вносимых президентом и правительством, повышая эффективность законодательного процесса. Во-вторых, важной составляющей рациональной стратегии правящей группы является обеспечение дисциплинированности парламентского большинства. Между тем российский институциональный дизайн не гарантирует достаточной “связанности” парламентских альянсов. Потенциальный риск выхода какой-либо партии из пропрезидентской коалиции значительно снижает полезность таких коалиций по сравнению с единой “партией большинства”. В-третьих, при наличии партии большинства президент избавляется от необходимости вмешиваться в законодательный процесс, реализуя свое право издавать указы. По мнению Шугарта, отсутствие поддержки парламентского большинства в ситуации, когда президент имеет право издавать указы, является “наихудшим из возможных вариантов”, способным привести к “войне законов” [Shugart 1996]. Наконец, снижается неопределенность по поводу характера новой Думы, созванной после роспуска прежней. К этому следует добавить, что формирование “партии власти” не требует увеличения затрат правящей элиты на сохранение своих позиций. Как правительство, так и парламент подвергаются меньшему риску быть отправленными в отставку, а президент не несет издержек по формированию нового кабинета. Таким образом, российский институциональный дизайн порождает необходимые стимулы к принятию стратегии, ориентированной на создание партии большинства в парламенте. Очевидно, что участие в выборах — единственный способ реализовать данную стратегию. А для этого, в свою очередь, нужна политическая организация, способная выступать на электоральной сцене. Но всегда ли проанализированный выше комплекс институциональных стимулов ведет к образованию “партии власти”?

Российская специфика

В большинстве стран Восточной Европы “партии власти” отсутствуют. Скорее всего, это связано с особой ролью учредительных выборов в процессах режимной трансформации у бывших союзников СССР по “восточному блоку” [см. Голосов 1998а]. В Польше, Венгрии и Чехословакии в результате первых свободных выборов, состоявшихся в 1989 — 1990 гг., к власти пришли оппозиционные силы, которые в организационном плане представляли собой широкие коалиции разнородных демократически настроенных движений и протопартий, возникших на волне массовой мобилизации. Таковы были, в частности, политические организации, образованные на базе движения “Солидарность” в Польше, Гражданского форума в Чехословакии, Демократического форума в Венгрии. Важно отметить, что подобный исход выборов повлек за собой как смену руководства, так и изменение проводимой политики. Следующие выборы, проходившие на фоне массового недовольства первыми плодами реформ, привели к власти “партии-преемницы” (Союз демократических левых Польши, Венгерскую социалистическую партию), которые стали центром притяжения для “незапятнанных” коммунистических лидеров среднего звена [Higley, Pakulski 1995]. Адаптация этих партий к сложившимся условиям сопровождалась отказом от старой коммунистической идеологии в пользу социал-демократических ценностей.

Такое чередование у власти разных политических сил не совсем правомерно рассматривать как смену замкнутых правящих группировок. Например, процессы, происходившие в 1989 — 1995 гг. в Польше, не были “ни революционным замещением одного состава [элит] другим, ни долговременной стабилизацией новых выдвиженцев” [Wasilewski 1997]. Замена правящих групп имела, скорее, эволюционный и постепенный характер. Однако в данном контексте важно то, что выборы стали играть решающую роль в процессе трансформации элит и, в частности, смены правящей группы и проводимой политики. Отсюда — закрепление за партиями, возникшими в ходе режимных преобразований, функций завоевания (путем участия в электоральном соревновании) и удержания (посредством создания большинства в парламенте) власти, что — в определенном смысле — привело к “замора­живанию” существующих политических альтернатив и затруднило создание новых организаций.

В России же ситуация складывалась по-другому. Трансформация российской элиты была лишь в ограниченной мере связана с проведением первых относительно свободных выборов 1989 — 1991 гг. События августа 1991 г . устранили необходимость поиска электоральной поддержки; был объявлен мораторий на проведение общероссийских и местных выборов. Состав политического и административного руководства определялся непосредственно президентом, причем новая элита мало чем отличалась от прежней. По данным О.Крыштановской и С.Уайта, новое руководство почти на 70% состояло из представителей старой номенклатуры, причем для высших его эшелонов этот показатель равнялся 75%, а для правительства — 74,3% [Kryshtanovskaya, White 1997]. Как отмечает С.Солник, “в России состав элит сохранился неизменным, несмотря на полное уничтожение российского государства и бурную реорганизацию и обновление конституционных, политических и административных структур на национальном и субнациональном уровне” [Solnick 1999]. Основным источником пополнения правящей группы стали кадры, выдвинувшиеся при Горбачеве. Значительного обновления “горбачевской когорты” не произошло, в частности, потому, что первый российский президент довольно рано предпринял шаги по “закрытию” элиты [Крыштановская 1995]. И хотя говорить о простом “наследовании” руководящих постов одними и теми же лицами или группами лиц не совсем правильно [см. Lane, Ross 1999], не подлежит сомнению, что в России состав властвующей элиты обновился значительно меньше, чем в Восточной Европе.

Ситуация, в которой проводились первые относительно свободные выборы в российский парламент ( 1993 г .), требовала наличия политической организации, способной подтвердить легитимность правящей группы и укрепить ее политические позиции посредством создания в парламенте лояльного большинства. Выяснилось, однако, что использовать для реализации этой цели уже существующие партии невозможно. В отличие от восточноевропейских стран, российские элиты не могли воспользоваться структурами “партий-преемниц” [Голосов 1990б]. В демократическом лагере, ввергнутом в состояние организационной и идеологической дезинтеграции, подходящая партия тоже отсутствовала. Думается, что это “внепартийное” положение российской элиты и явилось главной причиной, обусловившей необходимость создания новой политической организации для участия в выборах. Характеристики подобной организации должны были отвечать критериям рациональности, заданным российским институциональным дизайном.

Институциональные ограничения

На выборах нижней палаты парламента России применяется “смешанная несвязанная” избирательная система [Голосов 1997]. Две части этой избирательной системы по-разному влияют на партийное строительство и, следовательно, стимулируют собственные стратегии участия элит в выборах. С одной стороны, это формирование избирательного объединения (блока), с другой — выдвижение своих кандидатов в одномандатных округах в качестве либо независимых, либо “партийных”. Теоретически, пропорциональная система должна вести к появлению многочисленных небольших партий [Duverger 1995], ибо голоса, поданные за мелкие партии, не теряются, как происходит при мажоритарной схеме в одномандатных округах. При этом величина округа имеет решающее значение: чем она больше, чем значительнее степень пропорциональности при распределении мест между партиями или кандидатами. Введение заградительного барьера ослабляет влияние данной закономерности, оказывая действие, сходное с уменьшением величины округа, и чем барьер выше, тем его воздействие сильнее [Taagepera, Shugart 1989]. В свою очередь, система относительного большинства, применяемая в одномандатных округах, способствует сокращению количества партий и часто ведет к формированию двухпартийной системы [Rae 1971]. Отсюда — различные наборы факторов успеха на выборах по двум частям российской избирательной системы. Система относительного большинства благоприятствует партиям, имеющим прочные региональные сети либо выдвигающим в качестве кандидатов в округах местных нотаблей. Одновременно она открывает окно возможностей для мелких локальных партий, которые не в состоянии преодолеть заградительный барьер. Стимулы к коалиционным взаимодействиям между партиями в рамках этой системы чрезвычайно слабы [Яргомская 1999]. Что же касается пропорциональной системы, то она позволяет победить партиям, не обладающим поддержкой на местах, и делает вероятным успех организаций, имеющих ярко выраженную идентичность. Такую идентичность можно почерпнуть из двух источников: а) путем артикуляции харизматических качеств возглавляющего список лидера; б) на идеологической основе.

Очевидно, что “партия власти” способна реализовать свое предназначение, т.е. стать “партией большинства”, лишь при одновременной максимизации успеха по обеим частям избирательной системы. Достижима ли эта цель? В одномандатных округах естественной стратегией выглядит выдвижение местных начальников, которые, во-первых, вполне узнаваемы избирателями, а во-вторых, в состоянии задействовать такой важный политический ресурс, как клиентелизм. Иначе говоря, “партия власти” превращается в “партию начальства”. Эта стратегия, наиболее последовательно реализованная НДР на выборах 1995 г ., оказалась проигрышной. Одна из причин проигрыша заключалась в том, что накануне президентских выборов многие местные начальники просто отказались идти на выборы под флагом НДР [Марков 1996]. Результатом стала слабость кандидатов движения: лишь десяти из них удалось пройти в округах. Однако это можно объяснить и недоработками создателей НДР. Более фундаментальная проблема состояла, думается, в том, что опора на административную элиту подорвала идеологическую идентичность движения. Действительно, оптимальный в рамках местной электоральной политики имидж “крепкого хозяйственника” трудно ввести в какие-то идеологические рамки. С этим связана отмечаемая многими авторами размытость стратегических программных ориентиров “партий власти” в России. Но отсюда же, как представляется, проистекает и их принципиальная неспособность выгодно позиционировать себя на поляризованном электоральном поле. Другой ресурс привлечения избирателей — персональная харизма лидера — до 1999 г . не играл заметной роли в формировании имиджа “партий власти”. Ниже мы остановимся на этом подробнее. Сейчас же ограничимся констатацией того факта, что используемая на российских думских выборах избирательная система препятствует успеху “партий власти”, ибо задаваемые ею стимулы к партийному строительству внутренне противоречивы.

Особенности избирательной системы, применяемой на выборах главы государства, и время проведения последних оказывают значительное влияние на стратегии в области партийной политики. При выборах российского президента действует мажоритарная схема: в ситуации, когда ни один из претендентов не набирает абсолютного большинства голосов, проводится второй тур, в котором участвуют два кандидата, получившие наибольшую поддержку в первом туре. Согласно сформулированному М.Дюверже закону, мажоритарная система в два тура способствует формированию многочисленных, но связанных между собой партий [Duverger 1954]. Провоцируя увеличение числа кандидатов в первом туре, такая схема создает сильные стимулы к коалиционным взаимодействиям. “Каждая партия, — пишет Р.Мозер, — теряет мало, но приобретает все, выставляя своего кандидата в первом туре. Добившись успеха, кандидат может либо стать одним из финалистов, либо создать коалицию для участия во втором туре. Если же кандидат терпит неудачу, он может присоединиться к коалиции более успешного участника” [Moser 1999]. При этом пропрезидентские парламентские коалиции нередко в значительной степени отличаются от тех, которые создавались для участия в выборах. Вообще, в системах с сильным президентом парламентские альянсы неустойчивы. Поэтому оптимальная для президента стратегия все же заключается в том, чтобы в парламенте его поддерживала та самая партия, которая привела его к успеху на президентских выборах. Предпочтительно, чтобы такая партия опиралась на большинство, но в любом случае она должна быть достаточно сильна, дабы цементировать собой парламентскую коалицию.

Между тем нетрудно заметить, что мажоритарная электоральная формула не слишком благоприятствует подобному исходу. Порождаемая этой формулой тенденция к фрагментации партийной системы влияет на результаты парламентских выборов [Mainwaring, Shugart, Linz 1997: 467], так что цена политически однородного думского большинства может оказаться непомерной для президента. Стратегически проигрышный вариант, когда большинство создается ситуационно, для поддержки отдельных законопроектов, начинает давать определенные тактические преимущества. Ясно, что в подобной ситуации “партия власти” становится излишней. Можно ли блокировать эту тенденцию путем институциональной инженерии?

Исследователи отмечают, что независимо от избирательной системы, применяемой на выборах президента, фрагментация снижается, если они проходят одновременно с выборами парламентскими [см. Shugart, Careu 1992; Mainwaring, Shugart, Linz 1997]. Дело в том, что при одновременных выборах президентская партия неизбежно добивается весомого представительства в парламенте. В России, однако, сложился квазипарламентский формат электорального цикла, при котором парламентские выборы предшествуют президентским. Такое электоральное расписание ведет к тому, что выступающие на думских выборах “партии власти” не способны привлекать голоса, поданные за президента. Более того, проведение выборов в конце президентского срока побуждает избирателей переадресовывать “партии власти” все накопившиеся претензии к инкумбенту. Именно так, по нашему мнению, и произошло в России в 1995 г ., когда не только избиратели, но даже элиты не захотели связывать себя с курсом обанкротившегося политического руководства. При этом на последовавших полгода спустя президентских выборах лояльность к действующему президенту заметно возросла, что в значительной мере было обусловлено институциональным различием между выборами “первого” и “второго” порядков [см. Шевченко 1999]. Таким образом, принятое в России электоральное расписание, при котором парламентские выборы превращаются в своего рода "черновик" президентских, является крайне неблагоприятным для “партий власти”.

Заключение

Как показало исследование российского институционального дизайна, формирование в парламенте партии большинства является рациональной стратегией правящей группы. В то же время эта стратегия естественно вытекает из особенностей генезиса и функционирования современной российской политической элиты. Проведенный анализ позволяет констатировать, что теоретически оправданная модель “партии власти” — это партия парламентского большинства, служащая опорой президента как в парламенте (в виде доминирующей фракции), так и в ходе выборов (в качестве его собственной электоральной машины). Перспективы сохранения конкретной “пар­тии власти” в качестве инструмента реализации стратегии правящей группы зависят от степени ее соответствия данному определению. Успех в формировании партии большинства в парламенте и на президентских выборах способствует тому, что партия и дальше будет использоваться для достижения этих целей. Несоответствие же вышеуказанным критериям, скорее всего, должно привести к отказу от дальнейшей поддержки подобной организации. Критическим здесь является вопрос о том, будут ли издержки по сохранению существующей организации выше, чем затраты на создание с нуля новой “партии власти”. Как представляется, отсутствие надежды на то, что неудачно выступившее образование будет в состоянии решить поставленные перед ним задачи на следующих выборах, делает более вероятным создание новой “партии власти”. Не вдаваясь в рассмотрение электоральных неудач “Выбора России” и НДР, можно констатировать, что оба движения были “выброшены за ненадобностью” их создателями и опекунами, причем такой исход был в решающей степени обусловлен неадекватностью институциональных стимулов к их формированию. Поддается ли российский институциональный дизайн реформированию, направленному на оптимизацию среды для “партии власти”?

Мы видели, что одно из основных препятствий к созданию эффективной “партии власти” связано с взаимной противоречивостью стимулов к партийному строительству, порождаемых двумя частями применяемой на парламентских выборах избирательной системы. Стало быть, простое институциональное решение проблемы состояло бы в реформе, заменяющей “смешан­ную” избирательную систему на “однородную”. Вопрос лишь в том, какую из частей сохранить. Уже при Б.Ельцине довольно широкое распространение получило мнение, что “помилования” заслуживает система большинства в одномандатных округах. Такую позицию в ходе кампании 1999 г . высказывали и лидеры “Единства”. Думается, однако, что отмена выборов по партийным спискам устранила бы важнейшее институциональное условие существования российских политических партий вообще, а значит — и “партии власти”. Обеспечив представительство местных нотаблей, система большинства оставила бы президента один на один с парламентом, озабоченным местными проблемами и решающим их на основе клиентелизма. Вряд ли такая мера способствовала бы консолидации власти в стране. Даже опыт самого “Единства” свидетельствует о том, что шансы “партии власти” на успех по списочной части выборов отнюдь не ниже, чем в одномандатных округах. Правда, выборы по партийным спискам требуют формирования четкого имиджа партии, а мы уже видели, что идеологическая идентичность “партии власти” по необходимости размыта. Однако этот недостаток можно компенсировать за счет харизматичности. Более того, в условиях сильной президентской власти подобный выбор становится естественным. Конечно, при этом возникает потребность в определенной адаптации дизайна президенциализма. Но способы такой адаптации вполне очевидны.

Во-первых, “партия власти” выиграла бы в случае отказа от мажоритарной системы в пользу системы простого большинства. Это снизило бы трансакционные издержки, неизбежные при формировании коалиций перед вторым туром выборов, и приблизило бы партийную систему к бинарному формату. Тогда выросла бы и потенциальная полезность “партии власти”. Во-вторых (и это, вероятно, еще важнее), эффективная “партия власти” в России станет реальной лишь при соответствующем электоральном расписании. Чтобы ориентирующаяся на президента партия могла занять видное место в Думе, последняя должна избираться либо одновременно с главой государства, либо сразу после него. В последнем случае вступает в действие так наз. эффект медового месяца, обеспечивающий особо благоприятные для президента результаты парламентских выборов. Своего рода симуляция такого эффекта имела место в ходе думской кампании 1999 г ., когда именно “наследник”, а не действующий президент провел в Думу движение “Единство”. Надо заметить, что изменение электорального расписания как способ институциональной инженерии весьма выгодно уже потому, что не требует значительной ревизии существующего законодательства (чего нельзя сказать об изменении избирательной системы).

Таким образом, “партия власти” — стратегия не только рациональная, но и принципиально реализуемая. Но каковы возможные последствия осуществления этой стратегии? Несомненно, важнейшим условием российской демократизации выступает расширение политического участия граждан, а это, в свою очередь, требует развития партий совсем иного типа. Более того, можно утверждать, что “партии власти” серьезно препятствуют становлению массового демократического участия. Однако подобное утверждение имеет смысл лишь в контексте анализа, игнорирующего переходный характер российской государственности. Низкий уровень смены элит в ходе российской политической трансформации привел к появлению целого ряда феноменов, которые, не являясь демократическими по существу, служат средствами адаптации авторитарных элит к новым институциональным условиям. Наиболее яркий пример такого рода феноменов — комплекс явлений, связанных с так наз. российским федерализмом. Не секрет, что последний долго был прикрытием для самых архаичных, авторитарных элементов государственного уклада [см. Петров 2000]. Не исключено, что преодоление подобных элементов когда-нибудь приведет демократическую Россию к государственной централизации. Однако, на наш взгляд, допустим и другой вариант развития событий — постепенное наполнение демократической институциональной формы, каковой, собственно говоря, и является федерализм, адекватным ей содержанием. Сходным образом обстоит дело и с “партией власти”. Она может остаться прибежищем авторитарных тенденций или исчезнуть за ненадобностью, но возможна и ее эволюция в направлении “нормальной” партии, полностью адаптированной к условиям демократического общества. Такой путь представляется более органичным, если не более вероятным.

---

• Голосов, Г. 1997. Пределы электоральной инженерии: “смешанные несвязанные” избирательные системы в новых демократиях. — Полис, № 3.
• Голосов, Г. 1998а. Партийные системы России и стран Восточной Европы. М.
• Голосов, Г. 1998б. “Карьеристы” и “верующие”: партии-преемницы в процессе демократизации. — Pro et Contra , № 3.
• Крыштановская, О. 1995. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту. — Общественные науки и современность , № 1, с.59.
• Марков, С. 1996. Избирательные объединения на парламентских выборах. — Макфол, М. и Петров, Н. (ред.). Парламентские выборы 1995 года в России. М.
• Петров, Н. 2000. Федерализм по-российски. — Pro et Contra, № 1.
• Рябов, А. 1996. “Партия власти”: попытка превращения новой российской элиты в ведущую силу публичной политики. — Беляева Л. (ред.) Партийно-политические элиты и электоральные процессы в России. М.
• Рябов, А. 1998. “Партия власти” в политической системе современной России. — Макфол, М., Марков, С. и Рябов, А. (ред.). Формирование партийно-политической системы в России. М.
• Хенкин, С. 1996. “Партия власти”: российский вариант. — Pro et Сontra, № 1, с.134.
• Хенкин, С. 1997. “Партия власти”: штрихи к портрету. — Полития, № 1.
• Шевченко, Ю. 1999. Конфликт между ветвями власти и электоральное поведение в России. — МЭиМО, № 1.
• Яргомская, Н. 1999. Избирательная система и уровень партийной фрагментации в России. — Полис, № 4, с.125.
• Duverger, M. 1954. Political Parties: Their Organization and Activity in the Modern State . L.
• Higley, J. and Pakulski, J. 1995. Elite Transformation in Central and Eastern Europe . — Australian Journal of Political Science, vol. 30, р .423.
• Kryshtanovskaya, O. and White, S. 1996. From Soviet Nomenklatura to Russian Elite. — Europe-Asia Studies, vol. 48, № 5, р .729.
• Lane, D. and Ross, C. 1999. The Transition from Communism to Capitalism. Ruling Elites from Gorbachev to Eltsin. L., р .147-148.
• Linz , J. 1994. Presidential or Parliamentary Democracy: Does It Make a Difference? — Linz , J. and Valenzuela, A. (eds) The Failure of Presidential Democracy. Baltimore, L., р .35.
• Mainwaring, S. 1992. The Dilemmas of Multiparty Presidential Democracy: The Case of Brazil . Kellogg Institute Working Paper 714, University of Notre Dame.
• Mainwaring, S., Shugart, M. and Linz , J. 1997. Presidentialism, and Democracy. A Critical Appraisal. — Comparative Politics, vol. 29, № 4.
• Moser, R. 1999. Elite Partisanship as an Intervening Variable in Russian Politics. — Comparative Politics, vol. 31, № 2, р .59.
• Rae, D. 1971. The Political Consequences of Electoral Laws. New Haven .
• Shugart, M. 1996. Executive-Legislative Relations in Post-Communist Europe . — Transition, vol. 2, № 25, р .10.
• Shugart, M. and Carey, J. 1992. Presidents and Assemblies. Constitutional Design and Electoral Dynamics. Cambridge .
• Solnick, S. 1999. Russia 's “Transition”: Is Democracy Delayed Democracy Denied? — Social Research, № 3, р .801.
• Taagepera, R. and Shugart, M. 1989. Seats and Votes: The Effects and Determinants of Electoral Systems. New Haven — L.
• Wasilewski, J. 1997. Elite Research in Poland : 1989 — 1995. — Best, H. and Becker, U. (eds) Elites in Transition. Elite Research in Central and Eastern Europe . Opladen, р.26.

Источник: Полис, № 1, 2002